На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Картина дня. Финансы

46 124 подписчика

Свежие комментарии

  • Martina Bratislava
    да ,у нас идёт страшная битва народа с молодой генерацией, которой запад уже успел вытереть мозги...🤦   Эту битву мо...ВС РФ уничтожили ...
  • александр холявка
    как-бы рад я был увидеть этого комиссара на скамье подсудимогоУдивительно, но е...
  • Валерий Денисов
    Воспоминания Троцкого подтверждают наличие заговора против Сталина.О "Заговоре Тухач...

Солженицын: жизнь во лжи

Не хотел я дотрагиваться до этой темы. Но у меня складывается странное ощущение, что наши члены секты «свидетелей Солженицына» сами не читали его воспоминаний или тот же «Архипелаг ГУЛАГ».

В робе лагерного «придурка»
В нем он вполне честно рассказывает о том, что сам лично он никаких ужасов ГУЛАГа не наблюдал и под пресс пыток, голода и непосильной работы не попадал. Везде он первым делом искал место придурка: нормировщика, мастера, «канцелярской крысы». Ну, вот к примеру, первая его должность на кирпичном заводе в Ново-Иерусалиме была добыта так:
«Офицер? - сразу заметил директор. - Чем командовали?» - «Артиллерийским дивизионом!» (соврал на ходу, батареи мне показалось мало). - «Хорошо. Будете сменным мастером глиняного карьера».
Солженицын там же признается, что, когда все работали, он «тихо отходил от своих подчиненных за высокие кручи отваленного грунта, садился на землю и замирал».
А уж в Марфинской шарашке у него вообще была лафа, о которой могли мечтать даже вольняшки. По воспоминаниям Н. Решетовской: «В обеденный перерыв Саня валяется во дворе на травке или спит в общежитии. Утром и вечером гуляет под липами. А в выходные дни проводит на воздухе 3-4 часа, играет в волейбол».

И о стукачестве
Просто читаем внимательно главу 12 части 3 «Архипелага ГУЛАГ» под названием «Стук-стук-стук». Здесь он честно рассказывает о том, как был завербован местным «кумом» и получил псевдоним Ветров:
«- В душе, внутренне - как вы сами себя считаете?
Страшно-то как: зима, вьюги, да ехать в Заполярье. А тут я устроен, спать сухо, тепло, и бельё даже. В Москве ко мне жена приходит на свидания, носит передачи… Куда ехать! зачем ехать, если можно остаться?… Ну, что позорного — сказать «советский»? Система - социалистическая.
- Я-то себя… д-да… советский…
- Ах, советский! Ну вот это другой разговор, - радуется опер. - Теперь мы можем с вами разговаривать как два советских человека. Значит, мы с вами имеем одну идеологию, у нас общие цели - (только комнаты разные) - и мы с вами должны действовать заодно. Вы поможете нам, мы - вам…».
И далее безо всяких пыток, избиений и давлений:
«И чтоб меня окончательно растрогать, он рисует такую картину: в Москве у меня жена. Без мужа она вынуждена ходить по улицам одна, иногда и ночью. На улицах часто раздевают. Вот эти самые блатные, которые бегут из лагерей. (Нет, которых вы амнистируете!) Так неужели я откажусь сообщить оперуполномоченному о готовящихся побегах блатных, если мне станет это известно?
Что ж, блатные - враги, враги безжалостные, и против них, пожалуй, все меры хороши… Там уж хороши, не хороши, а главное - сейчас выход хороший. Это как будто и
- Можно. Это - можно.
Ты сказал! Ты сказал, а бесу только и нужно одно словечко! И уже чистый бланк порхает передо мной на стол:
«Обязательство
Я, имярек, даю обязательство сообщать оперуполномоченному лагучастка о… готовящихся побегах заключённых…
- Но мы говорили только о блатных!
- А кто же бегает кроме блатных?… Да как я в официальной бумаге напишу «блатных»? Это же жаргон. Понятно и так. <...> Я вздыхаю. Я успокаиваю себя оговорочками и ставлю подпись о продаже души. О продаже души для спасения тела. Окончено? Можно идти?
О, нет. Ещё будет «о неразглашении». Но ещё раньше, на этой же бумажке:
- Вам предстоит выбрать псевдоним.
Псевдоним?… Ах, кличку! Да-да-да, ведь осведомители должны иметь кличку! Боже мой, как я быстро скатился! Он-таки меня переиграл. Фигуры сдвинуты, мат признан.
И вся фантазия покидает мою опустевшую голову. Я всегда могу находить фамилии для десятка героев. Сейчас я не могу придумать никакой клички. Он милосердно подсказывает мне:
- Ну, например, Ветров».
Конечно, далее Солженицын пишет, что он ни-ни – ни разу не стучал. А потом ему через годик выпала разнарядка в Марфинскую шарашку. Но... никто его по разнарядке без характеристики «кума» отправить не мог, тем более он, собственно, не был и специалистом. Так за какие его «добрые поступки» туда «кум» отправил? За партизанское молчание?

Постановка как документ
Я не буду здесь делать разбор его «кирпича», которым он разбил СССР. Коснусь его знаменитых фотографий в лагерной робе. О том, что они были постановочными, рассказала сама его супруга Н. Солженицына:
«Это фотография сделана в первые дни ссылки, а не в самом лагере. Но номера подлинные, они сохранились у нас до сих пор, мы их бережем как зеницу ока. Это его подлинные номера, Александр Исаевич вывез их из лагеря, зашив в ватник. Так сделали и другие его спутники по этапу. Этап длился почти месяц, хотя и лагерь, и ссылка были в Казахстане. И уже приехав на место, в один из первых дней они нашили те же номера на лагерные телогрейки, так, как они ходили в лагере, и сфотографировали друг друга».

Гениальный стилист
Должен признаться, что в пору моей юности, когда Солженицын был запрещен цензурой, меня довольно приятно удивили его рассказы, которые хранились у меня дома в журнале «Новый мир»: «Матренин двор», «Случай на станции Кочетовка». Вот только никак я не мог понять, где же там он проявляется как гений стилистики, о котором мне прожужжало окружение.
Окончательно, же я убедился, что посредственному литератору эти слова окончательно вскружили голову, когда я уже будучи взрослым познакомился с его «Красным колесом». Вот просто наугад сейчас открою пару страниц: «И с каждым полугодием, каждым месяцем этих четырёх гимназических лет мир прежней ксеньиной жизни развиживался ей как дикий тёмный угол», «Роман-то был единственный кормилец, один сын в семье, и никак: не мог бы подлежать призыву», «И вдруг черезо всю тоску тревожного упускания чего-то самого главного – просветило командующему, что это послал ему Бог того самого человека поговорить, которого в штабе не было»...
Извините, но это какая-то вычурность человека, для которого русский язык не родной.

Владимир ГЛИНСКИЙ.

Картина дня

наверх