5 мая 1915 года в Москве родился Евгений Долматовский. На отца Арона Моисеевича, известного адвоката, как на человека с высшим образованием, черта оседлости не распространялась, да и дед был купцом первой гильдии, и тоже мог жить в Москве и других крупных городах. У Жени был старший брат Юрий, будущий автоконструктор. Женя в Москве бывал наездами, жил в Ростове-на-Дону у деда и бабки, а окончательно в столицу родители перевезли его в 1924-м.
В школе он подружился с сыном тогда ещё не запрещённого Сергея Есенина Юрием, который тоже писал стихи, и считался классе наследником поэзии своего великого отца, и поэзии вообще. Однажды, в сентябре 1929-го, Юрий предложил показать творения Жени, который увлекался символистами и акмеистами, Маяковскому, каковые поэты, по словам самого пролетарского поэта, «запутались в паутине рифм». Маяковский сразу набросился на Женю: кому вы подражаете?! Они уже были, уже есть, а вы ещё только будете! Где стихи о пионерском галстуке? Ошарашенный напором мэтра, выйдя на улицу, Женя бросил свои стихи в костёр.
Всё это происходило в доме у знаменитого режиссёра Всеволода Мейерхольда. Вскоре Всеволод Эмильевич позвонил Жениному отцу, и пригласил Женю к себе. Когда Женя пришёл, Мейерхольд спросил, не отринул ли его Маяковский от написания стихов, поинтересовался, что Женя читал, что знает, и вдруг предложил поступить в университет. Не дожидаясь согласия, он написал наркому просвещения РСФСР, сменщику Луначарского Андрею Сергеевичу Бубнову: «Хотя подателю письма всего 14 лет, ему необходимо учиться в Московском университете. Сделайте исключение, распорядитесь!» Но Арон Моисеевич, ненавидевший протекцию, запретил сыну идти в университет. Женя извинился перед Мейерхольдом, и сказал, что в университет не пойдёт. Мейерхольд обрадовался такому решению, и крикнул жене Зинаиде Райх: «Зина, он становится человеком. Может быть, из него чего-нибудь и выйдет».
В 15 лет Женя написал свое первое взрослое стихотворение. Было оно о Гражданской войне, о коннице, а ребята прозвали Женю кавалеристом. Чтобы прозвищу соответствовать, он прошёл премудрости выездки и рубки лозы. После того, как Евгений стал студентом педагогического техникума, его стихи начали печатать в «Пионерской правде».
В ноябре 1931 года в Москве началось строительство метрополитена, и Евгений пошёл записываться в метростроители. Свои метростроевские будни он потом описал в романе в стихах «Добровольцы», по которому в 1958 году сняли одноимённый фильм с Михаилом Ульяновым, Эллиной Быстрицкой, Леонидом Быковым, Петром Щербаковым и прекрасной музыкой Марка Фрадкина. Такой профессии, как поэт в штатном расписании «Метростроя» не было, и Евгения определили на самую неквалифицированную работу – откатывать гружённые породой вагонетки. Если бы он предполагал, что катать вагонетки на глубине десятков метров под землёй так тяжело, он бы тысячу раз подумал, прежде, чем пойти строить метро. Но отступать было нельзя – он же был комсомолец, а стройка была комсомольской. И никто не делал скидку на то, что Евгений поэт, и никто там не ждал от него свежих рифм – вкалывали все одинаково, в четыре смены. Особенно тяжёлой была четвёртая смена – с полуночи до 6 утра. Однако стихи он писать не бросил, и в 1934 года вышла его первая книжка «Лирика», а через год вторая – «День». Работая на строительстве метро, Евгений поступил в литературный институт – было такое, учебное заведение, где учили на писателей и поэтов.
1 сентября 1934 года в Москве открылся первый съезд советских писателей, куда Долматовского командировали в числе литкружковцев – комсомольцев с московских строек. Он стоял у дверей Колонного зала Дома Союзов, глазел на проходящих мимо делегатов, и не торопился идти внутрь – на улице было проще рассмотреть всех знаменитостей – Горького, Толстого, Шолохова, Фадеева и других. Как молодому писателю, место ему отвели на балконе, но Сергей Михалков и Лев Кассиль, которых Долматовский знал по «Пионерской правде», провели его в партер. Тогда-то Евгений впервые подумал, что он настоящий писатель и полноправный делегат.
В те годы все бредили Испанией и Дальним Востоком. И когда в 1938-м Александр Фадеев, член президиума Союза писателей СССР отправил Евгения уполномоченным Союза писателей на Дальний Восток, он поехал, не раздумывая. В Приморье он нашёл друзей в пограничном отряде, не раз ходил с ними в походы, попадал в трудные положения, но по молодости не осознавал размеров опасности. Тогда он твёрдо решил, что навсегда свяжет свою жизнь с Красной Армией, будет её поэтом, станет её солдатом.
В 1938-м Евгений почувствовал, что над ним сгущаются тучи. Из Москвы пришла весьма загадочная телеграмма, не сулившая ничего хорошего: его не то, чтобы отзывали, но советовали побывать на Гоголевском бульваре, то есть, дома. Через девять дней он приехал в Москву, и узнал, что арестовали отца. Евгений с матерью помчались к Андрею Януарьевичу Вышинскому, другу отца. Он приходил к ним в дом с дочерью Зинаидой, целовал матери руку, гладил Женю по голове, отца ласково называл Арошей. Потом Вышинский стал генеральным прокурором СССР, но по старой привычке писал Арону Моисеевичу письма, просил найти какое-нибудь положение римского права, вспомнить старый юридический казус. Евгений с матерью надеялись, что эти письма напомнят о старой дружбе. Но Вышинский разорвал письма, приговаривая, что не знает никакого Арошу. Возможно, Долматовскому старшему припомнили, что в 1928 году он защищал фигурантов так называемого «Шахтинского дела», а председателем в том процесс был ректор Московского университета Андрей Вышинский.
Родители Евгения Долматовского: Арон Моисеевич Долматовский и Адель Марковна Ингал. 1906 г. Гейдельберг.
В комсомольской ячейке на Евгения завели дело и назначили дату разбирательства, а он, после неудачного похода к Вышинскому, понимая, что завтра могут прийти и за ним, попросту сбежал из Москвы. Дальше начались чудеса: 1 февраля 1939 года в газетах опубликовали Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении 172 литераторов. Долматовскому за дальневосточные стихи дали орден «Знак почёта». Дело в отношении него закрыли, была надежда, что отца орденоносца скоро отпустят, но не тут-то было: ровно через три недели после выхода Указа, Арона Долматовского расстреляли. Знаменитое сталинское «Сын за отца не отвечает!», имело обратное значение: «Награды сына отца не спасут».
Тем не менее, ярлык «сын врага народа» к Евгению не прилип, иначе кто бы позволил включать в кинофильмы песни, написанные на его стихи. Песни, которые пела вся страна. Во время съёмок фильма «Истребители» Долматовский и композитор Никита Богословский показали Марку Бернесу песню «Любимый город», которую должен был петь герой Бернеса лейтенант Кожухаров. Марк Наумович поначалу был не в восторге, не понравилась песня и директору Киевской киностудии – какая-то она слишком лирическая, мужества нет, а время-то грозовое! Да и опоздали они с песней – доснимать некогда, план есть план. Бернеса авторы уговорили, и они втроём попросили снять песню на плёнку за их счёт. Вот так мы и получили одну из самых проникновенных песен советского кино.
В 1939-м Долматовского вызвали в ГлавПУР Красной Армии. У армейского комиссара первого ранга Льва Захаровича Мехлиса служил адъютантом старый приятель Евгения. Он доложил, что пришла заявка на молодого поэта, Долматовский выпустил три книги стихов, был на Дальнем Востоке и пишет о Красной Армии. Мехлис заглянул в дело, поморщился: стопроцентного доверия молодой поэт ещё не заслужил. Приятель, человек добрый, обещал включить его в список писателей самым последним, на второй странице: как правило, Мехлис ставил свою резолюцию на первой странице, а на вторую даже не смотрел. На следующий день приятель весело сообщил: «Ты теперь военный писатель, седлай коня, кавалерист!»
Так Долматовский стал военным корреспондентом, ему довелось побывать в Западной Белоруссии, поучаствовать в войне с Финляндией, за которую он к «мирному ордену» получил свою первую боевую награду – медаль «За боевые заслуги». Когда началась война, Долматовскому присвоили знание майор и командировали в Действующую армию.
В начале августа 1941 года 12-я и 6-я армии Южного фронта попали в окружение в районе Умани. В плен попали оба командующих армиями – 12-й, Павел Григорьевич Понеделин, и 6-й, Иван Николаевич Музыченко. 16 августа 1941-го вышел Приказ Верховного Главнокомандующего № 270, в котором генерал Понеделин среди прочих обвинялся в трусости и предательстве, и заочно приговаривался к расстрелу. В исполнение приговор привели уже после войны, хотя в плену Павел Григорьевич вёл себя достойно, и сотрудничать с врагом не стал. Генералу Музыченко повезло больше: после войны он вернулся на службу.
Долматовский, тяжело раненный в левую руку, попал в плен. Его привели в село Подвысокое, к огромной впадине, где раньше брали глину, и где уже были тысячи страшных, голодных и оборванных красноармейцев. Пленных считали по головам, не спрашивали ни фамилий, ни званий. Это и спасло Долматовского: с его фамилией ему была прямая дорога в расстрельный ров. Из радиорупоров неслось: «Командование Красной Армии объявило всех вас изменниками и предателями. Германская армия хранит вас от расстрела, к которому вы уже заочно приговорены».
Для пущей убедительности группу пленных немцы под дождём усадили за парты, вынесенные из сельской школы. На крыльцо под навес вышел генерал, и рассказал, что на днях падёт Москва. Это будет означать конец войны с Россией, а после этого немцы разделаются и с Англией. На войне чего только не бывает. Спустя чуть больше года, в декабре 1942-го тот самый генерал Александр фон Даниэльс попал в плен. Узнав о пленении Даниэльса, Долматовский, который в этот момент находился в штабе Донского фронта, упросил командование разрешить встречу со своим давним знакомцем. Генерала привезли в село Малая Ивановка и, чтобы соблюсти антураж, усадили за парту в сельской школе. Долматовский, у которого была прекрасная память, почти слово в слово повторил генералу то, что тот говорил в 1941-м, только, разумеется, с противоположным знаком, и, не упоминая Англии. Даниэльс заорал, что над ним издеваются, но ошеломлённо замолк, когда Долматовский напомнил ему сцену в Подвысоком – у генерала тоже была хорошая память.
Но это будет позже. А пока пленных погнали по шоссе в сторону Гайсино. Многие падали, и тогда их закалывали штыками. Рядом с Долматовским шёл молоденький лейтенант, и всё время твердил, что надо бежать. Они вырвались из ряда, без оглядки помчались вниз по откосу. Конвойные стреляли вслед, и пули свистели над головами. Они ещё не знали, спаслись или погибли. События лета 1941 года – окружение, плен, побег Евгений Долматовский опишет потом в пронзительной и невероятно правдивой книге «Зелёна брама».
4 ноября 1941 года Долматовский вышел к своим, прошёл все проверки в особых отделах, и вернулся в строй. В начале января 1942-го его вызвал к себе кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б), замнаркома обороны и начальник Совинформбюро Александр Сергеевич Щербаков, с которым поэт был знаком ещё с тех пор, когда тот служил в Союзе писателей, и они, в силу молодого возраста, были на «ты». Щербаков рассказал, что слышал, как один товарищ рассказывал, как своими руками закопал труп Долматовского. Затем Щербаков сказал, что больше Долматовского на фронт не отпустят, что он должен ехать в Куйбышев и писать книгу про плен. Для Америки, чтобы там узнали о зверствах немцев. Долматовский сказал, что должен вернуться на фронт. Щербаков согласился, но сказал, что прикажет, чтобы его держали в штабе фронта, а то поэты что-то лезут в огонь. Но до штаба фронта Долматовский не доехал: по дороге его перехватил старый друг командир 13-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии полковник, бравый десантник Александр Ильич Родимцев, с которым Долматовский познакомился ещё на Халхин-Голе: «В штабе фронта тебя будет «пасти» весь особый отдел, а у нас в дивизии один особист. В бою ты отличишься, и всё будет хорошо». С дивизией Родимцева Долматовский отступал от Харькова до Сталинграда, видел изнутри все ужасы сражения за город.
Как сказал другой военный корреспондент Константин Симонов, меньше (с «лейкой» и блокнотом) ездишь, меньше видишь, хуже пишешь, поэтому гибель журналиста на фронте редкостью не была. Как-то раз выяснилось, что один военкор, которого считали убитым, выжил. Тут бы радоваться, но офицер из управления кадров, видевший войну лишь из штабной избы километрах в трёхстах от фронта, требовал исключения окруженца из партии. Долматовский должен был выступить против труса и изменника, и заклеймить его позором перед всем коллективом редакции. Долматовский, из окопов не вылезавший, решил: пусть его растопчут, но участвовать в этом судилище не будет. Он решил сослаться на свою счастливую судьбу, так и сказал, что благодарит товарищей, поверивших ему, и что они должны теперь так же поверить и этому корреспонденту. Долматовский понимал, что такой защиты маловато, но на большее его не хватило. Но всё, к счастью, обошлось.
В Сталинграде Евгения ранило в левую ногу. Журналистская братия ухмылялась: а писать-то чем теперь будешь? Командующий 62-й армией генерал Чуйков поручил Долматовскому написать песню Сталинградской победы. Песню с композитором Марком Фрадкиным они написали, но исполнить на площади, как хотел Чуйков, не случилось: когда в Сталинграде стало тихо, митинг на площади Павших борцов собрали, но оркестр музыку не разучил, да и дуть на морозе в медные трубы то ещё удовольствие. Вместо торжественной песни получилась музыка тишины, нужная оглохшим от канонады сталинградцам куда больше, чем бравурный марш.
В начале мая 1945 года на колонне рейхстага майор Долматовский нацарапал и свою фамилию, а потом возле Бранденбургских ворот залез на танк, и читал свои стихи. Кто знает, может это было первое чтение стихов в поверженном Берлине? Когда слез, стоявший рядом командующий 8-й гвардейской армии генерал Чуйков, только что принявший капитуляцию берлинского гарнизона, спросил, сколько Евгению лет? Тот сказал, что 5 мая будет 30. Генерал засмеялся, и сказал, что на войне никогда не позволял себе говорить, сколько ему будет лет: а вдруг не будет? А теперь так хорошо: можно говорить, что будет столько-то.
Церемония капитуляции началась ровно в полночь. Долматовский старался запомнить всё до мельчайших подробностей. Ввели Кейтеля и его делегацию. Он приветствовал всех своим маршальским жезлом, но на это никто не обратил внимания. Маршал Жуков указал пальцем: здесь вы подпишите Акт о безоговорочной капитуляции Германии. Кейтель подписал, затем по очереди поставили подписи все члены германской делегации. Это продолжалось всего несколько минут. Затем Жуков презрительно произнёс: немецкая делегация может быть свободна. Союзники обменялись рукопожатиями, фронтовой оператор Роман Кармен всё это запечатлел на плёнку. Симонов, старый друг Долматовского, прошедший огонь и стужу от Москвы до Бреста, а потом и до Берлина, обнял его за плечи, и сказал: «Вот, Женя, «Жди меня!» и устарело». И наступил День Победы.
Потом, в мирной жизни Евгений Долматовский написал много хороших стихов и прекрасных песен, напечатал книги о войне, по его сценарию сняли фильм о Сталинграде. Он мог с уверенностью сказать, что, даже, находясь на волосок от смерти, и стоя в двух шагах от тюремной камеры, душою он не покривил, и товарищей своих не предал.
Николай Кузнецов.
Свежие комментарии