Русская литература – такой же объект идеологических нападок и диверсий Запада, как и российская государственность, российская экономика и армия. Непосредственно очернением русской классики занимается университет Райса (Rice University), а конкретнее – профессор-славист Отделения современной и классической литературы и культуры Эва Томпсон (Ewa Thompson), урождённая Маевская (Makewska).
Проф. Томпсон – этническая полька. Читала лекции по литературоведению в американских, канадских, южноафриканских, германских университетах. Редактирует журнал «Сарматское обозрение» (Sarmatian Review), написала книги «Трубадуры империи», «Поиски самоопределения в русской литературе» и др. «Трубадуры империи» переведены на русский, украинский. белорусский, венгерский, польский. Смысл книги, как и остальных работ пани Эвы – навязать читателю мнение, будто русская литература есть отображением русского империализма, и что русская классика появилась на свет как литературное средство обслуживания экспансионистских интересов Российской империи.
Достоевского, Толстого, Пушкина, Лермонтова и прочих русских классиков надо читать так же, как европейских писателей колониальной эпохи, а русскую историю рассматривать в том же ключе, что и историю порабощения Африки, Азии и Америки французами, англичанами, голландцами, бельгийцами, португальцами, испанцами, итальянцами, немцами, уверяет профессор. Русские поработили нерусские народы, создав Россию – таково политическое кредо Топмсон. Примитивно, зато полностью в духе привычной польской русофобии.
Поляков в этом списке народов-колонизаторов у Томпсон нет. Пани Эва не считает их колониалистами, а политику Речи Посполитой по окатоличиванию и полонизации Западной Руси считает оправданной и справедливой. Незадача в том, что она противоречит фактам, изложенным польским историком Янушем Тазбиром в работе «Шляхта и конкистадоры» (Szlachta a konkwistadorzy), изданной в 1969 г. Тазбир на основе архивных материалов показывает, что польская шляхта XVII в. видела в русских аналог американских индейцев, а себя – гордыми последователями испанских и португальских конкистадоров. Как кучка испанцев расправилась с империей майя и ацтеков, так поляки собирались расправиться с русским государством. В унизительных сравнениях «русских дикарей» с европейской польской шляхтой недостатка не было. Вот где широкое поле для исследований Эвы Томпсон, раз уж она изучает колониализм в привязке к литературе. Но Томпсон книгу Тазбира «не видит».
Как, впрочем, и произведения классика Генрика Сенкевича (1846-1916), автора знаменитой трилогии «Огнём и мечом», «Потоп» и «Пан Володыёвский». Сенкевич – это польский Лев Толстой, за тем лишь исключением, что книги Сенкевича, в отличие от произведений Толстого, напичканы шляхетской заносчивостью. Толстой писал о Кавказе, Сенкевич никогда в армии не был, зато любил расписывать кровавые сражение поляков со шведами, запорожскими казаками, русскими, турками, татарами и крестоносцами. Нет поляка, который бы не знал его имени и его исторических романов. Романы эти – кладезь фактов о высокомерном отношении шляхты к иным народам, чего проф. Томпсон, опять-таки, «не видит».
В «Пане Володыёвском» шляхтичи кричат на татарина Меллеховича, который воюет в их войске: «Почтительней, сукин сын! Не забывай: ты нам не ровня!». Меллехович отвечает: «...знаю [что я] всех здесь худородней, и потому вашего общества не ищу». Поляки всё выясняли, холопья ли кровь течёт в Меллеховиче или шляхетская, и награждали его презрением до выяснения. «Бог весть, какого роду-племени» – частый упрёк поляков в адрес Меллеховича. Забавно, что Сенкевич – потомок ополяченных татар, но изображает своих бывших соотечественников дикарями и варварами.
В «Потопе» главный герой Анджей Кмициц, доблестный шляхтич и воитель, прибыв на переговоры в шведский стан, подъехал к лапландцу, «схватил за шиворот, поднял его кверху, точно кошку, с любопытством оглядел, а потом поставил на землю и сказал: «Если б король подарил мне такого красавца, я велел бы его прокоптить и подвесить в оршанском костёле – там диковинок много, даже яйцо страуса есть».
А вот воспоминания княгини Вишневецкой: «...с ними было связано столько воспоминаний о тех далёких лубненских временах, когда славный муж её, любимец народа...был владыкой огромного дикого края, и подобно Юпитеру, одним движением бровей наводил ужас на варваров».
Это ли не польский расизм? Не говоря уже о том, что Орша – это Белоруссия, а Лубны – Украина, и никак не Польша, но поляки упорно считают Белоруссию и Украину своими, как и во времена «Потопа». Пан Мушкальский в том же романе, ведя свою родословную от самнитских князей, о своём соседе-малоруса из Белой Церкви говорит так: «Я, гордясь столь благородной кровью, на соседка своего Дыдюка глядел с презрением». С «презренным» Дыдюком Мушальский помирился в турецкой неволе, где было не до выяснения, чья кровь благородней. Но налицо прямо-таки геббельсовское отношение польской шляхты и магнатерии к другим народам.
Мы привели примеры из произведений лишь одного польского классика-баталиста Если же взять историческую польскую литературу в полном объёме, красноречивых свидетельств шляхетской расовой спеси и чванства будет предостаточно. Если пани Эва редактирует издание под названием «Сарматское обозрение», ей должно быть известно, что шляхта, сочиняя себе мифическую родословную от древних сарматов, с презрительным высокомерием относилась к простолюдинам.
Из идеологии сарматизма выросла идеология шляхетства, оправдывавшая притеснения крестьянства и православного люда. Отсюда, далее, родилось чувство национальной исключительности и мегаломания, а вслед за ними – польский мессианизм. Пани Томпсон позволяет полякам быть сарматами и мессианским народом, но притягивает за уши совершенно нелепые обоснования колониального характера русской литературы. Желающие убедиться в этом могут прочесть её работы.
У Достоевского отрицательными лукавыми персонажами часто представлены поляками. Но у других русских классиков, того же Лермонтова, поляки изображены по-другому. Невзирая на это, Достоевский – один из самых популярных русских писателей в Польше. Русская классика, вообще, популярна у зарубежных эстетов гораздо более, чем классика польская. Не от этого ли заходится в бессильной злобе пани Томпсон?
Владислав Скворцов.
Свежие комментарии