Развернувшиеся на белорусско-польской границе события сродни эффекту бумеранга, ибо являются прямым следствием происходившего в регионе Персидского залива восемнадцать лет назад. Только за тысячи километров от неприветливых для беженцев с Ближнего и Среднего Востока берегов Западного Буга, средь песков Ирака, подвергшегося агрессии со стороны Соединенных Штатов и их сателлитов, включая самого верного наряду с Великобританией – Польшу.
Симптоматично для англосаксонского мира: поводом для уничтожения суверенного государства в который раз стала провокация. Испытанный со стороны захватчиков метод. Он бывает разным: нацисты, помнится, придумали нападение поляков на радиостанцию в Глейвице, покойный ныне генерал армии Колин Пауэлл размахивал пробиркой в Совете Безопасности ООН. Поистине, как сказано у Екклесиаста: «Нет ничего нового под солнцем».
Не секрет, что желавшая выслужиться перед заокеанским сюзереном Варшава направила в междуречье Тигра и Евфрата третий по численности контингент, а с точки зрения боеспособности – вероятно, сильнейший. О предыстории тех трагических для Ирака событий, о геополитических метаниях Польши, равно как и о некоторых деталях ее взаимоотношений с Соединенными Штатами, Евросоюзом и Россией, пойдет речь.
Варшава на посылках Лондона
Начну издалека, со Второй мировой, следуя рекомендации Льва Гумилева рассматривать события не только из мышиной норы, но и с высоты орлиного полета. Именно в 1942-м на иракскую землю впервые ступил сапог польского солдата. Речь о выведенной из Советского Союза и сформированной из военнопленных армии дивизионного генерала Владислава Андерса. Ирак в тот период при номинальной независимости представлял собой фактически протекторат Британской империи.
Ибо территории древней Месопотамии отводилась важная роль в большой геополитической игре, причем задолго до Второй мировой. В 1899-м в ходе своего визита в Стамбул кайзер Вильгельм II подписал с султаном Абдул-Хамидом II соглашение, ставшее отправной точкой по реализации давно задуманного что британцами, что немцами грандиозного по тем временам проекта по строительству Багдадской железной дороги.
Расчетливые османы предпочли германцев. И поэтому Лондон, равно как и Петербург, стал последовательным противником воплощения проекта в жизнь. Редкое, замечу, единение на протяжении почти всего XIX века враждовавших держав.
Однако в обеих столицах всерьез опасались усиления влияния Германии на Ближнем и Среднем Востоке, прямым следствием которого становилась угроза со стороны Берлина британской Индии и российскому Закавказью. Неудивительно, что начало реализации так и незавершенного полностью проекта, по оценке ряда исследователей, стало прологом к Первой мировой. После нее, как известно, произошло возрождение Речи Посполитой и появление на политической карте Ирака.
И вот в 1942-м оба народа познакомились. В задачу солдат Андерса входила защита иракских нефтяных месторождений, контролировавшихся Великобританией, что ограничивало суверенитет молодого государства. Последнее стало причиной совершенного в апреле 1941-го под руководством премьер-министра Ирака Рашида Али Аль-Гайлани и при поддержке военных антианглийского переворота. Правда, премьер-министр тут же обратился за поддержкой к фашистской Германии, по сути меняя одних колонизаторов на других. Хотя логика Аль-Гайлани понятна: вряд ли он рассчитывал на способность Ирака самостоятельно противостоять британской агрессии, а то, что она неминуема, сомнений возникнуть не могло.
Третий же рейх после недавнего разгрома Польши и сильнейшей западной державы – Франции виделся Багдаду вполне эффективным союзником, за которым будущее в Старом Свете, а значит – и на Ближнем и Среднем Востоке. Подобные представления подкреплялись успехами немецко-итальянских войск под командованием генерал-полковника Эрвина Роммеля в Северной Африке в том же апреле 1941 года. А захвати немцы Египет, что тогда многим виделось вполне вероятным, до Ирака было рукой подать – Сирия контролировалась верной нацистам вишистской Францией. Кстати, под Тобруком в составе британских войск сражалась польская бригада полковника Станислава Копаньского.
В Берлине откликнулись оперативно, оказав Аль-Гайлани военную помощь и передислоцировав на иракские аэродромы 120 самолетов люфтваффе. Однако столь же оперативно действовали англичане, разгромившие регулярные иракские войска и силы ополченцев. Вот тут-то Лондону, обладавшему крайне ограниченными военными ресурсами в регионе и отдававшему, по словам Уинстона Черчилля, приоритет операциям в Северной Африке, и пригодились поляки. Впрочем, в Ираке бойцы Андерса пробыли недолго и были переброшены в Палестину.
Примечательно, что в те же годы поляки ознакомились не только с Ираком, но и с соседним Ираном: в долины Загроса стали прибывать беженцы, освобожденные из сибирских лагерей после налаживания советско-польских дипломатических отношений: речь о подписанном 30 июля 1941 года Соглашении Сикорского – Майского.
Иранцы встретили их по-восточному гостеприимно, оказав медицинскую помощь, предоставив одежду и кров. И вот современные поляки отплачивают за некогда оказанное их соотечественникам доброе отношение. Да и темнокожие предки упомянутого Пауэлла не ступили на американскую землю в качестве аристократов – так же скорее всего в свое время познали всю прелесть угнетений и издевательств, позже принесенных во многом благодаря Пауэллу Соединенными Штатами в Ирак.
Польский Grom в Ираке
Теперь настало время вернуться в начало наступившего тысячелетия. В преддверии агрессии против Ирака Вашингтон нуждался в поддержке Варшавы. Сама она в лице своего руководства начиная с девяностых и по сей день из кожи вон лезет – правда, с разной степенью энтузиазма, дабы доказать лояльность заокеанскому сюзерену. Впервые такой случай представился еще накануне операции «Буря в пустыне». «Польша – верный и «дешевый» союзник США, – писала специалист по истории стран Восточной Европы Лариса Лыкошина. – Она не ставит никаких условий: в 1991 году польская разведка предоставила план подземных складов оружия в Багдаде, ничего за это не потребовав».
Спустя десять лет Вашингтону вновь понадобились услуги Варшавы. И если в 1991-м страны НАТО и арабского мира действовали против Саддама сообща, обеспечив себе дипломатическую поддержку в том числе и со стороны Советского Союза (о неблаговидной роли Михаила Горбачева в той истории я уже писал: «Как убивали Ирак»), то накануне новой операции Североатлантический альянс переживал раскол. Франция и Германия настаивали на доказательствах наличия у Саддама оружия массового уничтожения и явно не желали ни участвовать в агрессии, ни оказывать ей дипломатическую поддержку.
Плюс в Берлине и Париже вряд ли питали иллюзии относительно истинных намерений Вашингтона в регионе Персидского залива. Особенно это касается Франции, довольно тесно сотрудничавшей с Багдадом, в том числе и в такой прибыльной сфере, как поставки вооружений и ядерная программа (проданный иракцам Францией ядерный реактор «Осирак» был уничтожен израильскими ВВС в 1981-м).
Неудивительно, что в 2002 году тогдашний президент Пятой республики Жак Ширак, находясь в Каире, прямо завил: «Ближний Восток не нуждается в еще одной войне. Избежать ее – в интересах всего региона, в интересах морали и того представления о мировом порядке, при котором каждый достоин уважения своих прав. Если не удастся сделать это, Франция как постоянный член Совета Безопасности ООН воспользуется своими правами».
Фото: picryl.com
«На следующий день, – пишет историк Альберт Дудайти, – Шираку (в упомянутый год он совершил турне по странам Ближнего Востока. – И. Х.) устроили овацию в ливанском парламенте, а газеты писали, что Париж наложит вето на любое решение ООН, которое будет означать начало военной операции против Ирака».
Однако Белый дом мало волновало мнение Совета Безопасности, равно как и интересы на Ближнем и Среднем Востоке номинальных союзников по НАТО. И уже в январе рокового для Багдада 2003 года Пауэлл прямо заявил о готовящемся американском вторжении в Ирак вне зависимости от решения ООН и сопротивления части сателлитов по Североатлантическому альянсу. Да и в присутствии некоторых из них не было необходимости. Ибо и поляки, и ряд стран бывшего Варшавского договора, и СССР выражали готовность принести в жертву собственных солдат ради заокеанских инвестиций.
В 2003-м Варшава направила свой контингент в Ирак, вновь не выставив Вашингтону никаких предварительных условий. Выше я отметил наиболее высокую боеспособность именно польских подразделений из всех оккупационных войск, действовавших под эгидой США. Поводом для подобной оценки стало польское спецподразделение, переброшенное в Ирак: Grom, созданное в 1990-м специально для проведения малоизвестной широкой аудитории операции «Мост», по вывозу евреев из СССР/России в Израиль.
Вывоз осуществлялся через Варшаву. Безопасность обеспечивали бойцы польских коммандос, прошедших соответствующую подготовку в Израиле. С поставленной задачей Grom справился блестяще. И это только одна из операций на его счету. Неудивительно, что еще 2009-м в рамах принятого Берлином, Парижем и Варшавой решения создать общий спецназ «Веймар ЕС» главная роль отводилась Польше.
Во время агрессии США против Ирака Grom наряду с другими частями польских захватчиков принимал участие в весьма тяжелом и сопряженном для агрессора существенными потерями штурме Умм-Касра и боевых действиях в районе Басры. А позже поляки получили свой сектор оккупации.
Однако Grom так и не стал – да и не мог стать – политическим инструментом в руках польских политиков на международной арене, сколь-нибудь существенно повышающим их роль в большой геополитической игре. И теперь я предлагаю поговорить об упомянутых выше метаниях Польши, выражающихся, да, с одной стороны, в не раз здесь констатируемой готовности во всем угождать США, с другой – в претензиях едва ли не на статус региональной сверхдержавы, что продемонстрировало, в частности, стремление Варшавы занять лидирующее положение в Вышеградской группе.
Стратегическая шестерка
Насколько обоснованы подобные претензии панов из Бельведерского дворца? Пожалуй, ответом на данный вопрос могут стать строки из «Великой шахматной доски» Збигнева Бжезинского: «Польша слишком слаба, чтобы быть геостратегическим действующим лицом, и у нее есть только один путь – интегрироваться с Западом. Более того, исчезновение старой Российской империи и укрепляющиеся связи Польши с Атлантическим альянсом, так и нарождающиеся с Европой все более наделяют Польшу исторически беспрецедентной безопасностью, одновременно ограничивая ее стратегический выбор».
Обратите внимание на сентенцию о слиянии Польши с Западом, что свидетельствует – этому государству, по мысли ныне покойного геополитика и этнического поляка, еще только предстоит стать частью Европы, в противном случае интеграция ему не понадобилась бы, равно как и заслуживают внимания рассуждения Бжезинского об ограниченном стратегическом выборе Варшавы.
Ограниченность выражается в единственно приемлемом для Польши пути интеграции в западные военно-экономические структуры – при сюзеренитете Соединенных Штатов, затребовавших от поляков что-то вроде оммажа кровью, на что Варшава охотно согласилась. Впрочем, американцы отблагодарили сателлитов за участие в нападении на Ирак помощью в перевооружении вооруженных сил в рамках стандартов НАТО, правда, не безвозмездно.
Ирония здесь в том, что Польша, равно как и Россия, на самом деле – неотъемлемая часть европейской христианской культуры. И интеграция подразумевает инкорпорирование Польшей политико-экономической и правовой модели Запада. Но во втором случае Варшава никоим образом не собирается довольствоваться второстепенными ролями и ограничением собственного суверенитета, пойдя на жесткую конфронтацию с ЕС.
Кстати, в вопросе о скопившихся на польско-белорусской границе беженцах ЕС реагировал довольно вяло. Быть может, потому, что Варшава нашла поддержку со стороны США, ибо в Госдепе оценили, как сказано в его заявлении, лидерские качества, якобы проявленные Польшей в ходе пограничного кризиса. Да и спекуляции польского начальства на тему «последнего бастиона Европы» также встретили если и не поддержку, то сочувствие в брюссельских кулуарах.
Удивляться здесь нечему. Так, еще экс-президент Дональд Туск как-то прямо заявил: «Польша не была и не будет золушкой в ЕС». Да и рядовые поляки, судя по опросам, не могут толком ответить: Европа они или нет? То есть нет – Европа, конечно. Но иная. Особенная и со своей спецификой, с которой, по мысли опрошенных, странам Запада стоит считаться.
В одной из своих работ Лыкошина писала: «Сложность в том, что идентичность поляков двойственна: «кичливый лях» (по выражению Пушкина) является таковым только в России». «Этот лях, – пишет польский исследователь Я. Прокоп, – стоит на границе двух миров, по сути чуждый обоим. Он боится поскользнуться на блестящем паркете брюссельских кабинетов, франкфуртских и парижских банков, потеряться в страсбургских кулуарах и вместе с тем пренебрежительно относится к азиатам».
Пренебрежение к нам – «азиатам» представляет собой наследие Речи Посполитой XVI–XVII веков, внешняя политика которой носила имперский характер и представляла собой попытку создать путем принятия польским королевичем Владиславом царской короны в Москве доминирующую в Евразии – от берегов Одера на западе и Уральских гор на востоке – державу.
Не сложилось. Но память об амбициях осталась. Даже после возрождения независимости в 1918-м в Варшаве больше думали не о решении многочисленных социально-экономических проблем, а о восстановлении Речи Посполитой от моря и до моря – на этом настаивал польский политик и в 1923 году министр иностранных дел страны Роман Дмовский. Подобный взгляд на территориальные границы республики втянул ее в войну с советской Россией, едва не стоившей полякам только-только обретенной независимости, окажись во главе Красной армии не Михаил Тухачевский, а подлинный профессионал вроде генерала от кавалерии Алексея Брусилова.
Справедливости ради замечу, что Дмовский обоснованно находил основного геополитического противника Польши отнюдь не на востоке, а в лице Германии. Впрочем, подобного рода воззрения подвергались критике среди польской военно-политической элиты и прежде всего со стороны маршала Юзефа Пилсудского, как раз в СССР видевшего главного врага.
С тех пор Варшава все никак не может смириться с упомянутой Бжезинским собственной слабостью в геостратегических вопросах. Ей верно кажется, что она в Европе – самостоятельный игрок, а не, по меткому выражению Ширака, троянский конь США. Опять же справедливости ради: далеко не все польские политики разделяют столь угодный Вашингтону сервилизм и полагают необходимым налаживание стабильных отношений с Россией.
Однако опора на заокеанского сюзерена, равно как и участие в его агрессивных действиях, – своего рода одна из форм противопоставления Польшей России. Здесь скорее родовая травма польского менталитета, обусловленная более чем столетним пребыванием в составе Российской империи, что особенно унизительным представлялось шляхте, мнившей себя потомками сарматов, а нас – стоявших, как казалось господам с берегов Вислы, на более низкой ступени развития, видевших скифами.
Подобная, я бы сказал, пещерная глупость была свойственна и отцу польской геополитики Эугениушу Ромеру, выводившей Россию за пределы европейской цивилизации. При этом Белому дому выгодно поддерживать великодержавные амбиции польской правящей элиты на континенте, еще со времен Джорджа Буша-младшего заговорив о противопоставлении Старой Европе в лице фрондирующих в отношении Соединенных Штатов Франции и ФРГ Новой Европы, на роль столпа которой назначалась Варшава.
Однако постепенно и в польской политической элите, равно как и в общественном мнении в целом, взгляд на взаимоотношения с США меняется. Так, по данным Варшавского центра исследования общественного мнения, далеко не все поляки с одобрением относятся к размещению на своей территории американской системы ПРО.
И в данном случае нужно понимать чувствительность правящей польской элиты к настроениям общества, в котором многие понимают: тесное сближение с США отнюдь не гарантирует безопасность ПР, скорее наоборот. Причем те, кому за сорок, должно быть, помнят, что в период пребывания ПНР в ОВД театром вероятных военных действий в третьей мировой рассматривалась Западная Германия, а в современном мире таковым становится именно польская территория.
Кроме того, продолжающееся тесное сотрудничество с США будет только ухудшать отношения Варшавы с Москвой и, видимо, с Берлином и Парижем. Последнее также нравится далеко не всем полякам. Плюс нужно принимать во внимание совершившийся при Бараке Обаме перенос центра тяжести приоритета американской геополитики из Европы в Азиатско-Тихоокеанский регион, что нашло отражение в документе Минобороны Штатов: «Поддержка глобального лидерства США: приоритеты для XXI века».
А значит, Вашингтон в значительно меньшей степени, нежели хотелось Варшаве, будет поддерживать ее амбиции в Евросоюзе. Да и зачем? Ведь, образно выражаясь, польский мавр сделал свое дело в Ираке и Афганистане, а также позволил разместить систему ПРО на своей территории.
Возможна ли на этом фоне нормализация российско-польских отношений? Надо сказать, что такие попытки предпринимались. Известным прагматизмом отличалась политика президента Александра Квасьневского на рубеже тысячелетий. В 2002-м Владимир Путин в Польше уступал по популярности только Бушу-младшему. «Однако подобное положение дел было до тех пор, – пишет историк Дмитрий Офицеров-Бельский, – пока Россия сохраняла приязненные отношения с США, что свидетельствует о незначительном для польского руководства чистом весе отношений с Москвой».
Обострение российско-американских отношений происходило почти синхронно с ухудшением отношений Москвы и Варшавы, несмотря на робкие шаги, направленные на их нормализацию. Скажем, на 2015-й был запланирован Год Польши в России и соответственно России в Польше, отмененный по инициативе Варшавы.
В целом же перспективы двусторонних отношений Польши и России будут во многом зависеть от собственно европейской политики Соединенных Штатов. При ее реанимации влияние Польши как главного сателлита Вашингтона и противовеса Берлину и Парижу будет возрастать, а отношения с Россией в лучшем случае оставаться прохладными. При ином раскладе полякам волей-неволей придется трансформировать отношения с Москвой в сторону их нормализации, но при этом предав забвению великодержавные амбиции в Европе.
Непростой выбор, ибо, по словам Лыкошиной, в Польше до сих пор не достигли общенационального консенсуса ни в оценке своего прошлого, ни в определении путей будущего.
Свежие комментарии