Мы продолжаем публикацию исторических эссе Бориса Мячина. На этот раз на прицеле его внимания оказалась Великая форанцузская революция, которая вполне возможна не так уж и велика, и не так уж и революция...
Я уже написал однажды, что в истории человечества не было ничего более глупого и безнравственного, чем французская революция.
Я пришел к этому выводу, потратив кучу времени на изучение событий 1789—1815 гг. Я всё читал, читал и поражался пошлости речей в Конвенте или наполеоновских мемуаров: господи боже, говорил я сам себе, да что же «великого» люди находят в этой дикой смеси «просвещения» и нацизма?! Французская революция мне не политически, а ЭСТЕТИЧЕСКИ неприятна, она отталкивает меня, как отталкивает дурно нарисованная картина или плохо снятый телесериал. Похожее эстетическое отвращение, как мне кажется, испытывал Толстой: «французская революция провозгласила несомненные истины, но все они стали ложью, когда стали вводиться насилием».Утверждают, что французская революция произвела какие-то прямо тектонические сдвиги в обществе. Однако, когда мы начинаем детально изучать документы, сравнивать и считать, то выясняется вдруг, что серьезных социальных изменений во Франции за эти 26 лет не произошло. Феодальное устройство, т. е. средневековая трехкастовая модель «oratores, bellatores, laboratories» была разрушена задолго до знаменитой статьи аббата Сийеса «Qu'est се que le tiers etat» (январь 1789-го). В XVII—XVIII вв энергичные люди могли при желании и дворянство приобрести, и духовное звание. Дело в другом. К 1789 году число таких желающих сократилось до нуля, потому что французское дворянство выродилось совершенно. Вот маркиз де Сад, например. Воспринимал революцию как акт сексуально-нравственного наказания. Де Сад сознательно стал нищебродом и опустился до должности суфлера в версальском театре за 40 су в день лишь потому что ему это казалось забавным и «эротическим», при этом даже оказавшись в психбольнице Шарантон, старик ухитрялся жить половой жизнью со своею фанаткой Мари-Констанс.
\
Второе сословие. Духовенство растеряло всякое влияние (и число желающих разбогатеть на церковных делах, соответственно) уже к середине XVIII столетия. Влияние это падало в силу информационной революции («просвещения»). Главным критиком католической церкви был Вольтер, лаконично сформулировавший свое мнение об этой организации в двух словах: «Раздавите гадину». 21 июля 1773 папа Климент XIV издал знаменитое бреве Dominus ac Redemptor Noster. Смысл этого послания был очень простой: орден иезуитов, самый влиятельный на тот момент католический орден, расформировывается, а всё его имущество передается светским властям. Сделано это было под нажимом крупнейшей тогда католической державы — французской, т. е. Людовик XV повторил финт ушами своего предшественника Филиппа Красивого, обогатившегося за счет ордена тамплиеров. На следующий год и папа, и король умерли (как и про́клятые Жаком де Моле Филипп Красивый с Климентом V в 1314 году).
Я хочу сказать, что масштабных этносоциальных изменений, подобных тем, которые случились в России в XX веке, во Франции на рубеже XVIII и XIX вв не произошло, а если эти изменения и были, то они были проявлением совершенно естественных процессов, к которым «великая» революция имеет такое же приблизительно отношение, какое имеет жена охотника к полету пули, убившей куропатку; охотник был бодр и уверен в себе; допустим, что жена приготовила охотнику с утра вкусный завтрак, допустим, ночью они вдоволь наигрались в маркиза де Сада и Мари-Констанс, или в Захер-Мазоха, или в Карла Маркса и Фридриха Энгельса, или во Владимира Набокова и Долорес Амбридж, или даже во Владимира Путина и Ксению Собчак, неважно, во что играли охотник и его жена! — важно, что пуля летела по траектории, которая физически никак с этими ночными телодвижениями не связана.
Проще говоря, французская революция — это эффект моды, а не содержания. Были в начале 1770-х в моде голубой цвет, тюркери и шинуазри. А в конце 1780-х стало модным кричать про свободу, равенство и братство. А еще потом стало модным оголять плечи, как это делает у Толстого Элен Курагина. Французская революция — это всего лишь смена ассортимента в бутике, но не снос бутика и не постройка на его месте хлебобулочного завода.
Бо́льшая часть Франции воспринимала революцию пассивно, все события происходили в Париже (и еще немного в Вандее, но Вандея не считается, потому что это проявление бретонского сепаратизма, а не революция). Связано это с тем, что Франция уже к концу XVIII столетия была страна слабопассионарная, выгоревшая сначала за счет религиозных, а потом — империалистических войн (за испанское наследство, Семилетняя и проч.). Все пассионарные люди ехали в Париж за удачей, за славой. Начался этот процесс еще при Генрихе IV. Когда мы начинаем смотреть персоналии, выясняется, что все французские герои Нового времени — провинциалы. Д’Артаньян — не француз, а гасконец. Сен-Жюст — уроженец Бургундии. Руссо и Юлен — франкошвейцарцы. Наполеон — корсиканец. Часть таких провинциалов добилась-таки успеха, разбогатела и стала почему-то называться «буржуазией», а другая часть, бо́льшая, ничего не добилась и полегла в битве у египетских пирамид, либо окоченела в русских снегах, либо сгнила в джунглях Вьетнама по милости Наполеонов, I-го и III-го. Т. е. с этносоциальной т. зр. французская революция 1789 года — это не более чем бунт парижан против своего короля, равнозначный, например, восстанию Этьена Марселя в 1358 году. Это вам не гражданская война в России, где губерния на губернию идет с криком «бей донских» или «бей воронежских». Это больше похоже на «хованщину» или 1993 год. «Люсь, а Люсь! А в Москве танки по парламенту стреляют». — «Ну пусть стреляют, Вась. Это же Москва. Переключи-ка лучше на другой канал, давай „Просто Марию“ посмотрим».
Французская революция мне неприятна, потому что это дешевая популистская риторика. Начинаешь читать памфлеты Марата, речи Робеспьера или Сен-Жюста: «предназначение», «предначертание», «наша судьба», «рок революции» и т. д. Полный набор штампов, которые всякому советскому человеку хорошо известны, да и постсоветские люди понаслышались похожих слов, в Грузии и на Украине, а теперь к этим соросовским колониям присоединились еще и США. Я, если слышу про «рок революции», про непримиримую борьбу до конца с каким-нибудь врагом (с «сепарами» или «ватниками», например), про люстрации, про «прекрасную Россию будущего», про то, что нужно всё поломать и принудить всех людей следовать либеральным канонам, потому что это «исторически неизбежно», я человека, который так говорит, в своей голове наряжаю в красный фригийский колпачок и заставляю танцевать карманьолу, сразу на душе становится легче.
Из всех деятелей французской революции больше всего меня поразил в свое время Сен-Жюст. Робеспьер был совсем уж грубый позёр и моралист, ходил в парике, придумывал «религию разума». А Сен-Жюст был красавчик, который носил крахмальные галстуки, соблазнял провинциальных девиц и всячески изображал из себя «шевалье». Толстой писал про такой тип людей, что «француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо-обворожительным как для мужчин, так и для женщин».
В 1786 году (в 19, получается, лет) Сен-Жюст украл у родителей столовое серебро и убежал в Париж, продал это серебро за 200 франков, там за три дня всё пропил и прокутил, написал матери покаянное письмо, в котором сообщил, что у него, якобы, обнаружилась болезнь, которую мог вылечить только парижский доктор, и он поехал в Париж, а серебро он украл, потому что врачу нужно было заплатить 200 франков, а родителей он стеснять своей болезнью вроде как не хотел. Мать почитала это письмо, подумала и пожаловалась на сына в полицию. В итоге его положили в полубольницу-полутюрьму, где он стал писать эротические сочинения.
Но тут вдруг грянула революция. Сен-Жюст начал бегать повсюду и кричать, что он самый умный и красивый, и еще что «гражданина Луи Капета» (бывшего короля Людовика XVI) нужно казнить. Именно его речь убедила всех, что короля надо убить. Т. е. Сен-Жюст был нечто вроде большевиков Мячина и Юровского, организовавших убийство семьи Романовых в июле 1918 года. Вел Сен-Жюст красивый, «дендистский» образ жизни в уютной буржуазной квартирке на улице Комартен и был беспощаден к врагам революции. У Сен-Жюста были очень красивые длинные волосы, которые он мыл каким-то дорогим шампунем. В итоге 10 термидора (тоже вот пошлость какая, «революционный» календарь) Сен-Жюста казнили вместе с волосами, которые он любил, кажется, больше, чем своего друга Робеспьера, умершего минутой раньше. Умер он совершенно хладнокровно. Клоун, конечно, но пассионарный клоун.
И так — постоянно. Начинаешь читать про французскую революцию что-нибудь и в какой-то момент выясняется, что человек либо извращенец, либо психопат, либо шпион. Бомарше вот был шпион, например. Это такая специфическая французская черта, по-видимому, про которую всё тот же Толстой заметил, что «[любовь у французов] заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинации уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству». Ну, т. е. Мольер, комедия положений. Всё должно быть как-нибудь странно. Люби меня по-французски, мне этого так не хватало.
Что меня по-настоящему раздражает, так это постоянная нацистская демагогия французских революционеров. Вот постоянно они про нацию что-нибудь кричат, постоянно. При этом непонятно совершенно, кто же их любимую Францию в 1789 году угнетал. Россия их тогда вроде бы еще не завоевывала, Германия тоже. Франция была ведущей страной Европы, средоточием мод, искусств и знаний. А кричат про «национальный дух». Как это и бывает обычно в таких случаях (и в России было точно же так) нашли виноватых. Ими оказались бедная Мария-Антуанетта (просто потому что австриячка, не француженка) и швейцарские гвардейцы, честно охранявшие сад в Тюильри. 10 августа 1792 года французы с криком «Да здравствует нация!» напали на швейцарцев и перебили 800 человек, хотя швейцарцы даже не собирались ничего защищать и бросали на землю патроны в знак того, что они сражаться с разъяренной толпой не хотят. Очень хотелось бы знать, конечно, кто в этом погроме и этнической чистке разглядел «великую» революцию.
Нечто похожее случилось и 14 июля 1789 года. Напомню последовательность событий. 5 мая Людовик XVI (откровенно глупый король) зачем-то собрал Генеральные штаты, которые не собирались с 1614 (!) года. Ну, т. е. понятно, что это нужно было ему для того чтобы спасти раздутую экономику, король хотел ввести новые налоги и легализовать грабеж французского народа через условный парламент. Депутаты, разумеется, заявили, что вопросы экономики без политики не решаются, и уже 17 июня объявили себя Учредительным собранием. Король схватился за голову и стал собирать войска для подавления мятежа. Войска были по обычаям того времени наемные, т. е. швейцарцы и немцы. И тут на площадь выбежал Демулен, который начал кричать, что это заговор, что король готовится разогнать Учредительное собрание. Так как это не только на улицах кричали, но и в газетах живо обсуждали, все, разумеется, схватили ножи-пистолеты и начали тыкать и стрелять во всех, кто по-немецки говорит.
Побежали к Бастилии. Не чтобы узников свободы из темницы спасти, — ну что вы в самом деле, как малые либеральные дети, господа! Чтобы заполучить порох. Любая революция начинается с того, что добывают порох. Узников кровавого режима придумывают уже после революции, причем миллионами. В реальности в Бастилии в начале июля было всего несколько сомнительных, неполитических заключенных, причем одним из них был маркиз де Сад, который начал 2 июля кричать через решетку, что его тут в Бастилии мучают, и чтобы народ пришел и его освободил. Анекдот из серии «нарочно не придумаешь», конечно. Маркиз де Сад жалуется на садизм.
Парижане извращенцу почему-то поверили и побежали типа его спасать. Де Сада, правда, к тому времени в Бастилии уже не было, его перевели в Шарантон. Тогда революционеры домотались до коменданта крепости де Лонэ и стали требовать, чтобы он убрал пушки с амбразур. Лонэ отвечал вполне дипломатически, что пушки никуда не целятся, что если народ так хочет, то он, конечно же, палец со спускового крючка снимет. Но народ всё напирал и орал, ибо очень уже хотел пострелять и слышал раздражавшую речь швейцарцев, присланных для укрепления бастильского гарнизона (всего в злополучный день 14 июля 1789 года в крепости было 32 швейцарца и 82 инвалида). В какой-то момент де Лоне психанул и приказал стрелять по наседавшим на него со своими идиотскими революционными требованиями горожан. Ну и пальнули картечью.
Было это около 11 часов утра. К 3 часам дня подъехали профессиональные боевики, в частности, будущий наполеоновский генерал и комендант Парижа Пьер-Огюстен Юлен, которые уговорили де Лоне сдаться. Комендант поверил и сдался. А напрасно. Толпа де Лоне растерзала, какой-то мясник отрезал ему голову своим ножом, революционеры воткнули эту голову на пику, стали бегать по Парижу с головой де Лоне и еще головой парижского мэра Флесселя и кричать, что это вовсе не бунт, а великая революция и что теперь так будет со всяким, кто будет мешать в исполнении их великих революционных замыслов.
Резюмируем. В якобы цивилизованном граде Париже в июле 1789 года случился самый обыкновенный ПОГРОМ. Можно даже сказать, «майдан». Никакого «пробуждения национального духа» там не было, а была только накачанная французскими газетами истерика, достойная разве какой-нибудь мусульманской страны вроде Персии, где местные фанатики зимой 1829 года, напомню, ворвались в русское посольство, перебили беженцев-армян и отрезали голову русскому послу Грибоедову; какой-то торговец люля-кебабом эту голову потом на тегеранском рынке выставлял и всем показывал, и говорил, что так будет со всеми, кто покусится на пресветлый ислам. Нечто похожее было и в России на Пасху 1903 года, когда пьяная кишиневская толпа с дубьем в руках и с газетой «Бессарабец» за пазухой побежала бить евреев «за царя и за Христа». Подобные погромы и бунты совершенно привычное (и постыдное) дело в истории любого народа, но только «просвещенные» французы догадались назвать свой бунт и погром «революцией» и «великой».
А теперь это постыдное событие считается национальным праздником. Я не хочу никак обижать французов, ей-богу. Я просто рассказываю, как было на самом деле, а не как вам написали про это во французских и советских учебниках, понаставили памятников, книжек понаклепали, фильмов, раздули, в общем, миф там, где нужно плакать, а не гордиться. Был у власти дурак Людовик XVI, у которого была слабохарактерная жена иностранного происхождения, любившая денюжку и кататься на коньках, и была наэлектризованная «просвещением» городская толпа, которая почувствовала слабость власти и начала играться в республику и революцию. Перебили сначала иностранцев вот, потом отрубили голову королю, потом — бедной Маше, еще потом — мадам Ролан, потом — Дантону, потом — Робеспьеру и Сен-Жюсту. В итоге к власти пришел Наполеон, которого сразу же попытались взорвать (первый исторически зафиксированный теракт в истории). Чем закончил Наполеон, я сейчас рассказывать точно не буду, об этом как-нибудь потом расскажу, на 18 брюмера, например (9 ноября). А сегодня пока еще 14 июля, и я всех поздравляю с этим праздником, хотя что тут праздновать, лично мне не очень хорошо понятно.
Борис МЯЧИН.
Свежие комментарии